Они выехали из Москвы тайно, рано поутру, когда струи дождя уже хлестали в лицо. Этот нескончаемый ливень сопровождал до самого Могилева. Там их встречал военком – старый отцовский приятель. Узнав, зачем приехали, он изменился в лице. Понимал, что рискует карьерой, но без лишних слов взялся проводить гостей дальше. В пяти километрах от города, недалеко от села Буйничи, машины остановились на краю поля. Угрюмое низкое небо, серая земля… Дождь внезапно иссяк, небеса раскрылись, открыв взору кровавое солнце. Маша запомнила это мгновение на всю жизнь: багровый закат и странно шуршащая в порывах ветра стерня.
- Брат, Алексей, достал из машины урну с прахом отца, которую всю дорогу держал на коленях, - спустя два десятилетия Мария Кирилловна рассказывает спокойно, даже как-то бесстрастно, только пальцы, выдавая ее чувства, крошат сигарету над пепельницей. – Мы пробили крышку и развеяли прах в том месте, где просил это сделать отец…
Исполнив последнюю волю покойного, вдова и четверо детей остановились на ночь в городской гостинице. Помянуть друга зашел ошеломленный военком. О чем-то осторожно расспрашивали обескураженные товарищи из райкома партии. Маше показалось, что они были в шоке – «ощущение тревоги читалось на их лицах». Накануне все центральные советские газеты сообщили, что урна с прахом Героя Социалистического Труда, секретаря правления Союза писателей, кавалера трех орденов Ленина, лауреата Ленинской и шести государственных премий Константина Симонова будет захоронена на Новодевичьем кладбище. Первая подпись под некрологом – Л.И.Брежнев.
- На Буйническом поле в июле сорок первого бойцы 388-го стрелкового полка полковника Кутепова уничтожили 39 вражеских танков. Здесь отец начал войну, – рассказывает Мария Кирилловна Симонова (из Кирилла – по паспорту – Симонов превратился в Константина, потому что не выговаривал буквы «л» и «р» – Г.К.). – О тех боях он писал в «Красной звезде». Потом этот эпизод целиком вошел в роман «Живые и мертвые». А само это поле – какой-то переломный, этапный момент в отцовской жизни. Он считал, что должен был погибнуть там, а остался жив лишь потому, что случайно уехал на день раньше. Кутеповские же солдаты полегли под Буйничами почти все.
И Симонов решил тоже остаться там. На поле брани, обильно политом кровью.
В семьдесят девятом, когда Симонова не стало, партия решила иначе. О решении захоронить урну с прахом на престижном кладбище вдова и дети узнали из газет. Прочитали официальное сообщение – и только укрепились в своей решимости выполнить волю Симонова, решившего остаться на Буйническом поле.
Меня волнует их поступок. Ведь отец и муж, облеченный государственными и партийными постами, неоднократно удостоенный высших наград страны, им, родственникам вроде как уже и не принадлежал. Да и себе принадлежал ли полностью? Система отнимает человека не только у родных и близких – у самого себя. Слава, власть распоряжаются судьбой, самой жизнью, пока она не превратится в тлен и даже этим прахом его!
Вдова и дети Симонова не прах вырвали из лап Системы, но – Душу. И вернули по принадлежности. Симонову? Земле? Богу?
Последняя воля…
Издавна повелось, что она – священна. Считается, что на смертном одре человек свободен от шелухи, от сиюминутных желаний и мыслей. Обнажается его истинная сущность. Обнажается Душа. Грешно нарушать последнюю волю.
Ее выполнение «на контроле» разве что у Бога. Но его давно перестали бояться. Пришло время иной религии: нет человека – нет проблемы…
Где-то читала, как однажды Эраст Гарин, будучи в плохом расположении духа, стал сочинять список тех, кто, наверное, пришел бы на его похороны. Список получился длинным, но настроение не улучшалось. Тогда Гарин начал второй список – тех, кто пришел бы на его похороны в дождливую погоду. Имен оказалось значительно меньше… (Говорят, после ареста Гарина тех, кто дважды фигурировал в списках неизвестной НКВД организации, на Лубянку вызывали тоже не единожды.)
Вы хотите, чтобы за вашим гробом шла толпа людей? Чтобы кто-то всплакнул на вашей могиле. Чтобы не был затоптан холмик земли над ней? Почему люди вообще завещают, где себя похоронить? Какая разница, если вас уже вроде как не будет? Или будет?.. В конце концов, это вопрос о смысле жизни. Сегодня же вопросы жизни и смерти, вопросы познания мира, проблемы «быть или не быть» принято затрагивать разве что в стебном тоне на уровне «пить или не пить». Считается, что «народ» больше волнует другое: «иметь или не иметь».
Несколько лет назад на Орловщине появились потомки дворян Каменских, имение которых было национализировано в революцию. Андрей Николаевич Каменский рассказывает, как журналисты на местном телевидении, куда его возили как живой экспонат, осторожно расспрашивали: не хочет ли он, Каменский, вернуть себе имущество прадедов – имение, земли, особняки?.. Не случайно, наверное, потомки пытаются церковь в имении восстановить, в местном театре, основанном предками, даже собственную премию для артистов учредили? Конечно, не случайно. Конечно, что-то хотят потомки знаменитого предка, фельдмаршала Каменского. Хочу, говорит Андрей, чтобы меня похоронили здесь. Не в церкви, где лежит прадед, но где-то рядом, здесь, на орловской земле…
По церковным канонам умершего поминают на девятый день после кончины и на сороковой. Причем, дни эти упоминаются в разных конфессиях, у разных народов, на разных континентах. Говорят, именно в эти дни Душа предстает перед Богом, чтобы ответить за свой земной путь. Потому очень важно, чтобы помянули ее на земле добрым словом, слезой сожаления. Чертоги да дворцы с собой не возьмешь, а любовь людская – она и на небесах – Любовь…
«Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут, ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше»…
Не там ли, где не съест ржа, и копили богатства наши предки, когда строили приют – для бездомных, богадельню – для неимущих, больницу – для страдающих? И завещали дома не детям своим, но родному городу, России – чтобы устроило там государство публичную библиотеку, музей, чтобы открыло ремесленное училище, чтобы бесплатно жили в этих домах вдовы, сироты и убогие.
Говорят, смерть спишет все. Какая разница, что там – за последней чертой? Но почему-то каждому хочется, чтобы люди вспоминали его добрым словом. Не каждому удается остаться "в пароходах, строчках…", не всякому это дано. А остаться хочется каждому. Как?
- Братья Бахрушины построили и завещали городу дом на триста бесплатных квартир, куда принимали вдов с тремя и более детьми, там жили и неимущие курсистки. Им там давали бесплатно хлеб, для их детей там были бесплатные, как мы сейчас говорим, детские и учебные заведения – ясли, детсады, ремесленные училища для подростков, – рассказывает директор музея меценатства в Замоскворечье Лев Николаевич Краснопевцев. – Нечаев-Мальцев построил на свои деньги и завещал городу богадельню для стариков и старушек. Мазурины открыли на Большой Пироговской детский приют, Шелапутины дали городу гимназию, педагогический институт, реальное училище.
Русские промышленники, предприниматели, купцы своей волей (последней, истинной, той, которая на Руси считается священной) завещали не детям своим – России – собрания картин, коллекции древностей… Отдавали не по принципу «на Боже, что мне не гоже». О качестве построенных русскими меценатами больниц и богаделен говорит то, что заведения эти, в нарушение воли их создателей, сегодня облюбовали министерства, ведомства, посольства – организации, которые бараки обычно не занимают. Общественное сознание готово впасть в оцепенение, когда речь заходит, скажем, о реституции. Но, оказывается, не потомки купцов и промышленников, требующие зачастую лишь соблюдения воли предков, а мы должны добиваться реституции – чтобы вернуть построенные для нас роддома, больницы, училища, приюты…
- В доме бесплатных квартир братьев Бахрушиных расположилось в свое время министерство нефтяной и газовой промышленности, – рассказывает Краснопевцев. – В богадельне Нечаева-Мальцева -Министерство высшего образования, в богадельне купца Тарасова – Министерство социального обеспечения, в детском приюте Мазуриных – вьетнамское посольство…
По коридорам, где по замыслу завещателей могли шаркать подошвами немощные бабушки, бегают чиновники.
Воле партии и правительства у нас было подвластно все. Государство решало, где нам лечиться и учиться, от чего умирать и где быть похороненными. Государство лучше знает, в чем нуждается общество – в богадельне или в кабинетах для чиновников, которые будут распределять помощь неимущим старикам и старухам. Какая, к черту, может быть последняя воля у богатеев? Нам виднее, как использовать построенную ими больницу. Переименовать – и дело с концом.
Так было стерто из памяти имя Агриппины Александровны Абрикосовой, основательницы рода Абрикосовых – кондитерских королей России. На строительство роддома ее имени, открытого в 1901 году, потрачено сто тысяч рублей золотом. Это был самый крупный и, по сути, первый настоящий роддом в России. "Я памятник себе воздвиг нерукотворный…" А тут – рукотворный, Агриппине Абрикосовой. Можно ли переименовать памятник? Оказывается, можно. Роддому было присвоено имя женщины, волею судьбы не испытавшей радости материнства – Надежды Крупской…
…Сегодня кажется просто невероятным, насколько мы были приучены к тому, что воля государства - высшая воля и противиться ей не моги. После страшного землетрясения в Армении в восемьдесят шестом году газеты писали, что армяне со всего мира готовы помочь в восстановлении Спитака. Помнится, в газетах с издевкой писали об их «условии» – чтобы вновь отстроенные улицы носили их имена. На это никто пойти не мог. Все что угодно, но назвать улицу именем какого-то американского армянина («а если он антисоветчик?!») – это уже из разряда запредельного.
Мы готовы были назвать это тщеславием, пропагандой – чем угодно, только не стремлением человека найти смысл собственной жизни, остаться, оправдать свое земное существование. И просьбу сердобольного эмигранта, и завещание «буржуя», и последнюю волю советского писателя мы привыкли рассматривать не с человеческой – с политической точки зрения. Помнится, и волна переименований наших городов и улиц прошла, как установление справедливости исключительно в области политики, но не в области Души.
Говоря о последней воле, я намеренно не затрагиваю юридическую сторону вопроса – проблема лежит в нравственной плоскости. Потому что нарушившему эту волю – отвечать не перед людским судом. Я думаю, что и желание «оставить свой след на земле», и возвращение роддому его первоначального имени, и стремление американца Черткова восстановить библиотеку, завещанную Москве его предками, – явления одного порядка.
…На площади у трех вокзалов бойкие экскурсоводы зазывают на престижные столичные кладбища. Не паломниками – туристами зовут посетить могилы Высоцкого, Даля, Талькова… А я почему-то не могу забыть, как моя бабушка, Матрена Андреевна, сокрушалась, что рядом с могилкой деда кто-то похоронил своих родственников. Из того, что осталось, она выбрала для себя место рядом с сестрой. Мне тогда было странно, что лежащую в могиле она, как живую, называла Наташкой и хотела быть рядом с ней. Боязно, мол, одной в незнакомом месте.
На ее похороны, как и на похороны деда, я не попала. Простите меня, Матрена Андреевна и Иван Федорович. Я по-прежнему люблю вас.
Галина КАЛИНИНА
31 марта - 1 апреля 1997 г.
Понимал, что рискует карьерой, но без лишних слов взялся проводить гостей дальше. В пяти километрах от города, недалеко от села Буйничи, машины остановились на краю поля. Угрюмое низкое небо, серая земля… Дождь внезапно иссяк, небеса раскрылись, открыв взору кровавое солнце. Маша запомнила это мгновение на всю жизнь: багровый закат и странно шуршащая в порывах ветра стерня.- Брат, Алексей, достал из машины урну с прахом отца, которую всю дорогу держал на коленях, - спустя два десятилетия Мария Кирилловна рассказывает спокойно, даже как-то бесстрастно, только пальцы, выдавая ее чувства, крошат сигарету над пепельницей. – Мы пробили крышку и развеяли прах в том месте, где просил это сделать отец…
Исполнив последнюю волю покойного, вдова и четверо детей остановились на ночь в городской гостинице. Помянуть друга зашел ошеломленный военком. О чем-то осторожно расспрашивали обескураженные товарищи из райкома партии. Маше показалось, что они были в шоке – «ощущение тревоги читалось на их лицах». Накануне все центральные советские газеты сообщили, что урна с прахом Героя Социалистического Труда, секретаря правления Союза писателей, кавалера трех орденов Ленина, лауреата Ленинской и шести государственных премий Константина Симонова будет захоронена на Новодевичьем кладбище. Первая подпись под некрологом – Л.И.Брежнев.
- На Буйническом поле в июле сорок первого бойцы 388-го стрелкового полка полковника Кутепова уничтожили 39 вражеских танков. Здесь отец начал войну, – рассказывает Мария Кирилловна Симонова (из Кирилла – по паспорту – Симонов превратился в Константина, потому что не выговаривал буквы «л» и «р» – Г.К.). – О тех боях он писал в «Красной звезде». Потом этот эпизод целиком вошел в роман «Живые и мертвые». А само это поле – какой-то переломный, этапный момент в отцовской жизни. Он считал, что должен был погибнуть там, а остался жив лишь потому, что случайно уехал на день раньше. Кутеповские же солдаты полегли под Буйничами почти все.
И Симонов решил тоже остаться там. На поле брани, обильно политом кровью.
В семьдесят девятом, когда Симонова не стало, партия решила иначе. О решении захоронить урну с прахом на престижном кладбище вдова и дети узнали из газет. Прочитали официальное сообщение – и только укрепились в своей решимости выполнить волю Симонова, решившего остаться на Буйническом поле.
Меня волнует их поступок. Ведь отец и муж, облеченный государственными и партийными постами, неоднократно удостоенный высших наград страны, им, родственникам вроде как уже и не принадлежал. Да и себе принадлежал ли полностью? Система отнимает человека не только у родных и близких – у самого себя. Слава, власть распоряжаются судьбой, самой жизнью, пока она не превратится в тлен и даже этим прахом его!
Вдова и дети Симонова не прах вырвали из лап Системы, но – Душу. И вернули по принадлежности. Симонову? Земле? Богу?
Последняя воля…
Издавна повелось, что она – священна. Считается, что на смертном одре человек свободен от шелухи, от сиюминутных желаний и мыслей. Обнажается его истинная сущность. Обнажается Душа. Грешно нарушать последнюю волю.
Ее выполнение «на контроле» разве что у Бога. Но его давно перестали бояться. Пришло время иной религии: нет человека – нет проблемы…
Где-то читала, как однажды Эраст Гарин, будучи в плохом расположении духа, стал сочинять список тех, кто, наверное, пришел бы на его похороны. Список получился длинным, но настроение не улучшалось. Тогда Гарин начал второй список – тех, кто пришел бы на его похороны в дождливую погоду. Имен оказалось значительно меньше… (Говорят, после ареста Гарина тех, кто дважды фигурировал в списках неизвестной НКВД организации, на Лубянку вызывали тоже не единожды.)
Вы хотите, чтобы за вашим гробом шла толпа людей? Чтобы кто-то всплакнул на вашей могиле. Чтобы не был затоптан холмик земли над ней? Почему люди вообще завещают, где себя похоронить? Какая разница, если вас уже вроде как не будет? Или будет?.. В конце концов, это вопрос о смысле жизни. Сегодня же вопросы жизни и смерти, вопросы познания мира, проблемы «быть или не быть» принято затрагивать разве что в стебном тоне на уровне «пить или не пить». Считается, что «народ» больше волнует другое: «иметь или не иметь».
Несколько лет назад на Орловщине появились потомки дворян Каменских, имение которых было национализировано в революцию. Андрей Николаевич Каменский рассказывает, как журналисты на местном телевидении, куда его возили как живой экспонат, осторожно расспрашивали: не хочет ли он, Каменский, вернуть себе имущество прадедов – имение, земли, особняки?.. Не случайно, наверное, потомки пытаются церковь в имении восстановить, в местном театре, основанном предками, даже собственную премию для артистов учредили? Конечно, не случайно. Конечно, что-то хотят потомки знаменитого предка, фельдмаршала Каменского. Хочу, говорит Андрей, чтобы меня похоронили здесь. Не в церкви, где лежит прадед, но где-то рядом, здесь, на орловской земле…
По церковным канонам умершего поминают на девятый день после кончины и на сороковой. Причем, дни эти упоминаются в разных конфессиях, у разных народов, на разных континентах. Говорят, именно в эти дни Душа предстает перед Богом, чтобы ответить за свой земной путь. Потому очень важно, чтобы помянули ее на земле добрым словом, слезой сожаления. Чертоги да дворцы с собой не возьмешь, а любовь людская – она и на небесах – Любовь…
«Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут, ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше»…
Не там ли, где не съест ржа, и копили богатства наши предки, когда строили приют – для бездомных, богадельню – для неимущих, больницу – для страдающих? И завещали дома не детям своим, но родному городу, России – чтобы устроило там государство публичную библиотеку, музей, чтобы открыло ремесленное училище, чтобы бесплатно жили в этих домах вдовы, сироты и убогие.
Говорят, смерть спишет все. Какая разница, что там – за последней чертой? Но почему-то каждому хочется, чтобы люди вспоминали его добрым словом. Не каждому удается остаться "в пароходах, строчках…", не всякому это дано. А остаться хочется каждому. Как?
- Братья Бахрушины построили и завещали городу дом на триста бесплатных квартир, куда принимали вдов с тремя и более детьми, там жили и неимущие курсистки. Им там давали бесплатно хлеб, для их детей там были бесплатные, как мы сейчас говорим, детские и учебные заведения – ясли, детсады, ремесленные училища для подростков, – рассказывает директор музея меценатства в Замоскворечье Лев Николаевич Краснопевцев. – Нечаев-Мальцев построил на свои деньги и завещал городу богадельню для стариков и старушек. Мазурины открыли на Большой Пироговской детский приют, Шелапутины дали городу гимназию, педагогический институт, реальное училище.
Русские промышленники, предприниматели, купцы своей волей (последней, истинной, той, которая на Руси считается священной) завещали не детям своим – России – собрания картин, коллекции древностей… Отдавали не по принципу «на Боже, что мне не гоже». О качестве построенных русскими меценатами больниц и богаделен говорит то, что заведения эти, в нарушение воли их создателей, сегодня облюбовали министерства, ведомства, посольства – организации, которые бараки обычно не занимают. Общественное сознание готово впасть в оцепенение, когда речь заходит, скажем, о реституции. Но, оказывается, не потомки купцов и промышленников, требующие зачастую лишь соблюдения воли предков, а мы должны добиваться реституции – чтобы вернуть построенные для нас роддома, больницы, училища, приюты…
- В доме бесплатных квартир братьев Бахрушиных расположилось в свое время министерство нефтяной и газовой промышленности, – рассказывает Краснопевцев. – В богадельне Нечаева-Мальцева -Министерство высшего образования, в богадельне купца Тарасова – Министерство социального обеспечения, в детском приюте Мазуриных – вьетнамское посольство…
По коридорам, где по замыслу завещателей могли шаркать подошвами немощные бабушки, бегают чиновники.
Воле партии и правительства у нас было подвластно все. Государство решало, где нам лечиться и учиться, от чего умирать и где быть похороненными. Государство лучше знает, в чем нуждается общество – в богадельне или в кабинетах для чиновников, которые будут распределять помощь неимущим старикам и старухам. Какая, к черту, может быть последняя воля у богатеев? Нам виднее, как использовать построенную ими больницу. Переименовать – и дело с концом.
Так было стерто из памяти имя Агриппины Александровны Абрикосовой, основательницы рода Абрикосовых – кондитерских королей России. На строительство роддома ее имени, открытого в 1901 году, потрачено сто тысяч рублей золотом. Это был самый крупный и, по сути, первый настоящий роддом в России. "Я памятник себе воздвиг нерукотворный…" А тут – рукотворный, Агриппине Абрикосовой. Можно ли переименовать памятник? Оказывается, можно. Роддому было присвоено имя женщины, волею судьбы не испытавшей радости материнства – Надежды Крупской…
…Сегодня кажется просто невероятным, насколько мы были приучены к тому, что воля государства - высшая воля и противиться ей не моги. После страшного землетрясения в Армении в восемьдесят шестом году газеты писали, что армяне со всего мира готовы помочь в восстановлении Спитака. Помнится, в газетах с издевкой писали об их «условии» – чтобы вновь отстроенные улицы носили их имена. На это никто пойти не мог. Все что угодно, но назвать улицу именем какого-то американского армянина («а если он антисоветчик?!») – это уже из разряда запредельного.
Мы готовы были назвать это тщеславием, пропагандой – чем угодно, только не стремлением человека найти смысл собственной жизни, остаться, оправдать свое земное существование. И просьбу сердобольного эмигранта, и завещание «буржуя», и последнюю волю советского писателя мы привыкли рассматривать не с человеческой – с политической точки зрения. Помнится, и волна переименований наших городов и улиц прошла, как установление справедливости исключительно в области политики, но не в области Души.
Говоря о последней воле, я намеренно не затрагиваю юридическую сторону вопроса – проблема лежит в нравственной плоскости. Потому что нарушившему эту волю – отвечать не перед людским судом. Я думаю, что и желание «оставить свой след на земле», и возвращение роддому его первоначального имени, и стремление американца Черткова восстановить библиотеку, завещанную Москве его предками, – явления одного порядка.
…На площади у трех вокзалов бойкие экскурсоводы зазывают на престижные столичные кладбища. Не паломниками – туристами зовут посетить могилы Высоцкого, Даля, Талькова… А я почему-то не могу забыть, как моя бабушка, Матрена Андреевна, сокрушалась, что рядом с могилкой деда кто-то похоронил своих родственников. Из того, что осталось, она выбрала для себя место рядом с сестрой. Мне тогда было странно, что лежащую в могиле она, как живую, называла Наташкой и хотела быть рядом с ней. Боязно, мол, одной в незнакомом месте.
На ее похороны, как и на похороны деда, я не попала. Простите меня, Матрена Андреевна и Иван Федорович. Я по-прежнему люблю вас.
Галина КАЛИНИНА
31 марта - 1 апреля 1997 г.
